КОНЕЦ
Конец. Двое молодых занимаются любовью в постели. Их блестящие, потные и до бесстыдства обнаженные тела двигаются в такт друг другу. Их глаза блестят безумством, их дыхание, без того хриплое прерывают редкие стоны наслаждения. Им кажется, что они счастливы, в этом мире из четырех стен, с выцветшими обоями и множеством окурков на полу…
А сверху глядит небо, ярко – синее, вечное.
Он нищий. Ругаясь на нестерпимую жару, на надоедливых собак и вездесущих ментов, он целенаправленно роется в мусорном баке. Он бомж. После ночевки в холодном и грязном подвале, его тело нестерпимо зудит, но этот зуд продолжается уже не первый день. Помыться бы…Но спать все равно придется в грязи, так что мытье бесполезно. Он тяжело вздыхает и продолжает работу, без которой ему не выжить.
А сверху глядит небо, ярко – синее, вечное.
Молодой священник проводит службу в первый раз. Он волнуется, иногда не совсем последователен и точен. Речь его несколько сбивчива, голос напряжен, но в целом, речь его вдохновляет только что пришедших в церковь. Его мысли где – то далеко, они не связаны с речью, потому что та заучена наизусть. Крики поддержки звучат из зала, они – то и заводят его. Проповедник пытается обуздать свои мысли, но не тут то было, они – не тело. Мысли мечутся, словно испуганные мыши, из одной крайности в другую, то, фокусируясь на божественном, то на прихожанку в четвертом ряду. Другого ему по – видимому не дано. Он осознает, что необходимо покаяться, но это не так уж и срочно. Можно еще погрешить.
А сверху глядит небо, ярко – синее, вечное.
Я иду по улице, счастливо пережевывая надутый дешевый батон. Я счастлив. Потому, что солнце светит, тепло и просто потому, что есть на свете все это – улица, солнце, я, батон и все – все остальное. Из за занавешенного окна слышны стоны и крики – там кто – то совокупляется, ради удовольствия, а не по любви, я знаю. В мусорке роется бомж. Его одежда грязна и вонюча, как наша страна. Он почесывается и снова уходит в свою работу. Я иду дальше. Из серого здания вывалилась толпа – это собирались верующие. В кого? Во что? Они сами об этом не знают. Главное – это красивые фразы и громкие слова о чем – нибудь высоком. Последним выходит энергичный молодой человек, слегка обнимающий миловидную девчушку лет шестнадцати. И я гляжу на небо, а небо глядит на меня, ярко – синее вечное. И мне нестерпимо жалко небо, а ему до невозможности жалко меня. Мы смотрим друг на друга долго, молча, с пониманием, состраданием и жалостью. Мы вглядываемся в лица друг друга. Я – в синее изборожденное морщинками облаков и веснушками птичьих стай, а небо – в мое, человеческое с корявыми чертами, большими глазами и перекошенной челюстью, пережевывающей остатки батона. Небо взирает на меня своим единственным глазом – огромной солнечной массой, а потом его лучи смотрят на все остальное – молодого священника, лапающего неискушенную девчонку, грязного и оборванного бомжа, идущего к очередной мусорке, парочку, завершающую свой бесстыдный акт. Небо смотрит на меня, а я – на небо и мы понимаем друг друга.
Небо вздыхает и гремит гром. Небо в исступлении закрывает свое око и солнце исчезает. Теперь кругом лишь безбрежная синева, ярко – синяя, вечная. Небо расчерчивают накрест две гигантские, невиданные молнии, упираясь основанием в горизонт бесконечности, и так и замирают, будто на стоп – кадре немыслимой фотокамеры. И конец начинается.
Молодые, с ужасом, выглядывают из окна, едва прикрывши свои, еще горячие тела, и не могут понять, в чем дело.
Бомж рад. Он знал и понимал, что все это должно было полететь в тартарары. Так им и надо, зажравшимся буржуям.
Молодой священник отталкивает от себя ничего не понимающую девчушку и, падая на колени, начинает яростно каяться.
А сверху глядит небо, но уже другое, с огромным крестом из горящих молний.
Молодые вспоминают, что говорили в прогнозе погоды, и осознают, что ничего не помнят, особенного.
Бомж вспоминает, что он когда - то читал библию, что он вообще самый униженный, а значит, самый святой. Для кого?
Священник вспоминает все свои грехи и, непрестанно бормоча себе под нос молитвы, просит прощения. Только у кого? Все это бесполезно и вот…
Гремят громы, сверкают огненные молнии, падая на землю и разя все, подобно карающей руке. Откуда – то сверху слышен звук. То ли плач, то ли вой, то ли трубный глас – это небо говорит, обращается к земле. Льется огненный дождь – это небо плачет. Земля откликается. Вначале она лишь тяжело вздыхает, а потом ее поверхность начинает бить озноб. Она дрожит, вздувая асфальт – панцирь, некогда сковывавший ее и он, все набухая, лопает, словно пузырь, то тут, то там. Он раскрывает обнаженное тело земли и она рвется на свободу. Земля трещит, раскрывая свои жаждущие рты – гигантские провалы куда – то в чудовищную глубину. Там видна кровь земли – горячая, бурлящая. И вот эта кровь взмывает вверх клокочущими фонтанами – чаша гнева, истребляющий и всепоглощающий огонь.
Вспыхивает молодой священник, продолжающий славить своего бога, но крича и перемежуя высокие слова с низменными, пока его голосовые связки не перегорают.
Бомж сгорает очень быстро. Ветхая одежонка загорается и его последние мысли о ней и предстоящей холодной осени.
Дом с молодой парочкой медленно погружается в землю. Оттуда уже пахнет смрадом – от людей и нестерпимо жарким огнем из недр. Они обнялись, решив, что это романтично – смерть в объятиях. Но как только огонь охватывает их, парень бросает девушку , а та –его и прыгая по комнате они пытаются сбить огонь, но не обо что – горит все. Наконец, стены рушатся и дом, словно карточный, рассыпается, переплавляясь.
Конец. Огонь поглощает все. Кто убегает изо рта земли, клокочущего огнем, того настигает огненный дождь или каскад молний. Конец. Прах повсюду. Горячий пепел. Горы сходят со своих мест и исчезают навеки. Небо горит. Конец. Пылающее небо горит, как и все кругом. Горю и я, в исступлении и беспомощности, не в силах ничего сделать. Конец. Я – пепел. Пепел и прах . Все бренно, все – ничто. Мир пуст, ничтожен, мелочен. Смерть, пройдясь по земле и уничтожив всех, кто еще был жив, сама сгорает – тлеет ее балахон, горят кости, плавится сталь косы. Конец. Волна ужасающего огня проносится по земле, Сравнивая все, что выглядывает и заполняя все, что пусто.
Все… Все прошло. Небо снова становится чистым и ясным, земля уютной и приветливой. И, вот, медленно, конец переходит в начало. Через тысячелетия тихого и вечного безмолвия, все начинает возникать снова.
Начало. День. Ночь. Часы. Минуты. Секунды. Века. Время…
Начало. Материки. Реки. Леса. Горы. Степи. Равнины. Моря…
Начало. Деревья. Бабочки. Цветы. Птицы. Животные. Рыбы…
Начало… Человек… Двое… Трое… Толпа…
Проходит еще несколько тысяч лет и появляюсь я – новый я, ничего не помнящий о прежнем. Мне кажется, что я могу говорить с небом и землей. А может, просто я сошел с ума?
Едут трамваи, летят самолеты, плывут пароходы, идут люди. Торгуют на бирже, едят за столом, убивают на войне, целуются в подъездах, молятся в церквях.
И я иду по дороге и жую дешевый надутый батон.
А сверху глядит небо ярко – синее, вечное.
|
